версия для печати | отправить ссылку на статью

I . Че Гевара лингвистики

Всем известно, что без Соссюра не было бы современной лингвистики. Соссюр – это бренд. Перед ним снимают шляпу даже в Америке. Что делает Хомский? Корчит презрительную гримасу и говорит, что у Соссюра «убогая концепция языка» . Почему убогая? Потому что Соссюр полагал, что, исследуя язык синтагматическими моделями и парадигматическими, его, как лес, можно будет полностью прочесать. И тем самым завершить лингвистику. Чтобы легче было вскрыть структуру языка, Соссюр предложил вынести предложения за пределы языка, оставив языку слова и звуки. Эта идея, конечно, не понравилась Хомскому. И он подготовил свой ответ «Чемберлену». Порождающую грамматику.

Что мне нравится в Хомском? Это его резкость и безкомпромиссность особенно к бихевиористам и позитивистам. Никакой политкорректности. Хомский – это Че Гевара в лингвистике.

Что сделал Хомский?

Лингвистика – занятие гностически гнусное. В ней много от логики. И вот Хомский в эту тихую заводь запустил крокодила, т.е. философию. Хомский – философ. Его душа жаждет не сортировки эмпирических фактов, а открытий. Он хочет не описывать язык, а объяснять его, искать глубоко скрытое.

Вот например, два предложения: «девочка съела яблоко» и «яблоко съедено девочкой». В одном случае я говорю, что сделала девочка. В другом – куда пропало яблоко, где оно? Это два разных события. В одном девочка – субъект, в другом – яблоко подлежащее. Согласно Хомскому, глубинное подлежащее здесь одно – девочка. Глубинный объект – яблоко. На поверхности два предложения с двумя разными подлежащими и разной информацией. При этом одно из них трансформировалось в другое: девочка – в яблоко. То, что делала девочка, и то, что стало с яблоком, совпадают в глубине. Конечно, возможны перестановки не только на месте подлежащего. Возможны и иные трансформации полного предложения. Например, не девочка съела яблоко, девочка не съела яблоко, девочка съела не яблоко, девочка съела гнилое яблоко, грязная девочка съела гнилое яблоко утром и т.д. Эти изменения связаны с изменением смысла. И весь вопрос заключается в том, что я хотел сказать и что сказалось, совпадает ли мой замысел со сказанным. Я думаю, что он никогда не совпадает. Хомский думает иначе. На мой взгляд, смысл существует вне языка, до языка, и, следовательно, вне грамматики языка.

Он предлагает начинать искать смысл с синтаксиса и затем идти к фонологии. Смысл предложения Хомский видит не в синтаксисе, а в семантике. Но он не объясняет откуда в синтаксисе взялась семантика. Он полагает, что семантика была дана изначально вместе с синтаксисом. Вот пример, «невидимый бог создал видимый мир». Это предложение на поверхности. Оно полное. А что в глубине? А в глубине атомарные фразы, комбинация которых и дает то, что на поверхности. Это фразы: 1. Бог есть 2.Бог есть невидимый 3. Мир создан 4. Мир видим. Вот из таких атомов и конструирует Хомский правильное предложение любой сложности.

Я составил из этих фраз следующее поверхностное предложение: «невидимый по ночам бог создал из любви видимый днем мир», т.е. я обессмыслил фразу, указывая на то, что язык не реализовал какой-то смысл и, следовательно, меня начинает интересовать не тот смысл, который уже реализован языком, а тот, который не реализован. И я хочу знать где он существует и как.

Поскольку все дело в порождающей семантике, постольку хотелось бы узнать: откуда берутся смыслы у предложения, кто их ему дает? Понятно, что есть формальные смыслы и неформальные. Например, «мне холодно» и «мне тепло». У этих предложений один и тот же формальный смысл, но неформальный разный. Если я правильно понимаю, порождающая грамматика Хомского пытается соединить формальный смысл и неформальный. И мне непонятно, как это делается, достигается ли это соединение. Например, я говорю: «на улице идет дождь». Вот откуда Хомский узнает, что я сказал. Может быть я этой фразой тяну время, может быть для меня жизнь – это слякоть. А может быть, я ничего не хочу сказать. Я просто заполнил паузу, чтобы не молчать.

Тем самым неизбежно встает вопрос о немой речи, о внутренней речи. Если верить психологам, то я при внутреннем проговаривании использую естественный язык. Но вполне допустимо, что я его не использую, что акт мысли использует систему предметных значений, независимых от языка. Это может быть код образов и схем. И мне нужно узнать откуда взялись эти образы, кто их сделал. А без аффекта это понять невозможно. Немая речь это то, что Жинкин называет универсально-предметным кодом, а Апресян – семантическим языком. Я их называю дословными смыслами. Вот они-то, как мне кажется, и не попадают в пространство порождающей семантики Хомского.

Мне так и не удалось понять, можно ли в процедуре порождения поверхностных предложений учитывать то, что русский язык, например, отдает предпочтение пространственным аспектам бытия, а не временным. Я запросто могу сказать: «на свете счастья нет» и здесь же добавить: «а в саду есть яблони». Все мы знаем, что русский язык – это язык бытийный, а не язык обладания. У нас зло кипит в человеке, как в чайнике. У наших детей есть головы, а у немцев они их имеют. Я могу сказать: «давай дойдем до угла и там простоим до обеда», потому что в русском языке заметна склонность фиксировать межпредметные отношения, а не межсобытийные. И ещё. В русском языке есть какая-то особая страсть и предрасположенность не только к таким понятиям, как «правда», «судьба», «душа», но и к неопределенным местоимениям, к ненормативным признакам. Например, меня с детства убивает слово «брюхатая» по отношению к беременной женщине. Мне кажется, что порождающая семантика Хомского все это не принимает в расчет. А если это так, то Хомский глобалист, который ищет грамматики, которой нет.

Мне было бы интересно узнать, к каким атомарным составляющим Хомский свел бы выражение «молоко на губах не обсохло». Так Якобсон только у одного словосочетания «сегодня вечером» насчитал 40 ясно различимых значений, которые передаются эмоционально, а не грамматически. Или вот Чацкий говорит Софье: «Блажен кто верует. Легко ему на свете». Как можно найти глубинный смысл этих слов. Если он ситуативен. Чацкий фактически говорит Софье: «Ты мне лапшу на уши не вешай, я тебе не верю». А может быть, он говорит и не это.

Или вот предложение «дождь идет». Хомский скажет, что здесь субъект – дождь. Но фактически здесь субъект «идёт», ибо это предикат, который из слова дождь не следует и ради которого произнесена фраза. И снова возникает вопрос, а для чего существует параллельное предложение: «дождит»?

Порождающая грамматика Хомского не объясняет, почему язык один, а мышление у людей разное, а также не раскрывает механизм, обеспечивающий связь мышления и языка, и самое главное, она оставляет в стороне вопрос о невербальном типе мышления. На мой взгляд, мыслить – это не значит говорить. Мыслить – значит воображать. Язык - это пространство обмена мыслями. Например, шахматист мыслит вне связи с языком, а наборщик текста имеет дело с языком вне связи с мыслью.

Хомский явно сочувствует Декарту. Декарт – это его философский жест в науке. Что из этого следует? Прежде всего, то, что разум и воля не могут быть реализованы автоматом. Об этой невозможности знали в 17 веке. Но о ней забыли в 21 веке. Что такое автомат? Например, животное – это автомат. Почему? Потому что, для него есть ближайшая причина, т.е. внешняя по отношению к нему, то, что запускает его рефлекс. Животное является автоматом и поэтому оно является реалистом. Ему не нужны ни язык, ни ум. Если даже мы когда-нибудь всё будем знать о животном, то это знание ничего не прибавит к пониманию мысли и языка. Хомский картезианец. Я думаю, что каждый честный человек картезианец, т.е. человек, который из страха перед наукой не примет на веру идею глобального эволюционизма. У языка и у сознания нет ближайшей причины. И поэтому человек не автомат. Но за то, что человек не автомат, нужно заплатить тем, что он одновременно еще и не реалист, т.е. аутист. Правда, Хомский не употребляет слово аутист, но он цитирует испанского врача 16 века Гуарте, который соединяет ум и нереализм человека. Гуарте выделяет три уровня ума:

1. низший. На этом уровне достаточно чувств, чтобы можно было существовать и быть реалистом, т.е. животным.

2. А еще есть нормальный ум. Я хочу обратить внимание на то, что говорит Гуарте об этом уме и что с удовольствием цитирует Хомский. А поскольку я не читал Гуарте, а также не читал логику Пор-Рояля, постольку за цитаты спасибо Хомскому. Вот цитата: «Нормальный ум способен порождать внутри себя, своей собственной силой, принципы на которых покоятся знания». И далее: «Нормально, если ум производит сам, без чьей - либо помощи тысячу причудливых образов, о которых он никогда не слышал».

Все без труда тут могут узнать что-то похожее на врожденные идеи Декарта. Я же обращаю внимание на «странную способность внутри себя, своей силы порождать принципы знания». Мне кажется, что эту мысль мало кто понимает. Так вот, я скажу теперь то, что Хомскому теперь бы не понравилось. Эта цитата отсылает нас к галлюцинациям человека-аутиста, из бесконечного количества образов которого, что–то случайно объективировалось, зацеплялось за то, что ему – образу – сопротивлялось. Из сопротивления галлюцинирующему сознанию аутистов и составлялась идея реальности. Нечто похожее Хомский находит у Лоренца, который говорил о том, что форма плавника рыбы появилась до того как рыба начала взаимодействовать с водой.

3. Гуарте пишет еще и о третьем уровне ума. Это тот же нормальный ум, с примесью сумасшествия. Этот ум узнает истину благодаря продуктивному воображению. То, что Хомский нашел Гуарте, и то, что он процитировал, говорит о его чудовищной философской проницательности. По большому счету всякий человеческий ум с примесью сумасшествия. Более того, наука вообще невозможна без сумасшедших идей. Поэтому учёным нужно чаще сходить с ума. Но этому сумасшествию противится язык. В чем, может быть, и состоит предназначение языка. Поэтому я и говорю, что сознание и язык – враги, а речевое сознание – вынужденный компромисс между ними. Резюмируя эту часть, я скажу, что реалисты живут в светлой комнате инстинкта, как автоматы. Им не надо думать, они не делают ошибок. А человек живет во тьме, на ощупь. Ему нужен ум, чтобы вообразить комнату тьмы и себя в этой комнате.

С вышеозначенной проблемой связана и проблема самодостаточности языка. Вот цитата из Хомского: «Нормальное использование языка является не только новаторским и потенциально бесконечным по разнообразию, но и свободным от управления какими – либо внешними и внутренними стимулами». Вот эта формула: «Бесконечное разнообразие и свобода от управления» и составляет смысл языка аутиста, т.е. его самодостаточности. Но откуда в языке новаторство? Ведь язык всегда тот же, прежний, а мысли в нем новые. Но после Декарта мы знаем, что понятия по улицам не бегают, а маленькие образы по воздуху не летают и в наши головы не залетают. Вопрос о новизне для Хомского является решающим. Если бы Хомский принял идею о том, что в трудной эволюционной борьбе с реальностью мы придумали язык для приспособления к реальности и мало-помалу развили его, то Хомского можно было бы не читать. Он был бы так же неинтересен, как Деннет или Пинкер. Цитата из Хомского: «Я не хочу, чтобы то, что я говорю, смешивали с попытками возродить теорию человеческих инстинктов» . А Пинкер как раз и возрождает теорию инстинктов. У Хомского есть ясное понимание того, что язык существует не для приспособления к реальности, не для познания. Как дерево существует не для того, чтобы кто-то сидел в его тени. Язык сам по себе, а не для чего-либо. Но если он сам по себе, то откуда в нем новизна? Более того, если язык – солипсист, то откуда в нем соответствие реальности и связность с ней.

Приведу еще две цитаты из Хомского: 1. «В чем состоит соответствие и связность языка с реальностью мы не можем сказать ясно и определенным образом, но нет сомнения в том, что они являются осмысленными понятиями» . 2. «Мы сегодня также далеки, как и Декарт три столетия назад от понимания того, что именно дает возможность человеку говорить способом, который носит новаторский характер, является свободным от управления стимулами, а также обладает свойствами в соответствии с ситуацией и связностью» .

Теория глубинных структур языка Хомского – это попытка найти ответ на эти вопросы. На мой взгляд – это не совсем удачная попытка. Ибо мысли в языке не от языка. И глупость в языке не от языка, а от продуктивной способности воображения. В самом языке нет креатива, он ничего не может. Креатив в воображаемом. В произвольном действии человека на самого себя. Новое не в камне, а скульпторе, в той галлюцинации, которую он хочет зацепить за камень. Иными словами, новизна во встрече уже сознания и языка, этих двух самодостаточных сущностей, между которыми нет никаких родственных отношений. Между языком и сознанием возможны процедуры наложения, пересечения, трения и т.д.

Но если дело в случайной встрече сознания и языка, то должен быть свидетель этой встречи. Этот свидетель – речь. Она соединяет уже сознание и язык. Поэтому «язык и речь» - неустранимая дуальность лингвистики и философии. А речь более перспективный объект исследования, нежели язык.

Что же мне не нравится у Хомского? Хомский забыл сказать, что не только язык, но и эмоция не нужна животному. Язык без эмоций ничего не может, он даже не узнает о своем существовании. Эмоция и язык – это два события, которые отделяют человека от животного. Эмоция существует как возможность произвольного действия на себя самого, как возможность приводить себя в исступление своими галлюцинациями. Из этой возможности при синергии какой-то критической массы людей возникает уже сознание, т.е. самоограничение своего действия на самого себя.

У животных нет ни эмоций, ни игры, ни языка, ни самоограничения. Вот эта забывчивость и привела Хомского к мысли о том, что мышление не доступно для интроспекции, что его там, в складках самости нет и нам наблюдать там нечего. Что мышление не прячется от языка, что оно в языке. Если я правильно понимаю, то Хомский растворил уже сознание в языке и в этом его ошибка. Это иллюзия, от которой трудно избавиться. Мышление существует не для истины, а язык не для семантики. Язык беспредметен. Ему не нужны ни ассоциации, ни привычки. Из идей о нераздельности языка и сознания следует другое заблуждение, что звук и значение соотносятся по врожденным правилам. Но ведь значения идеальны, а звуки материальны. Это не две стороны одного листа бумаги. Когда я ем яблоко, я не могу съесть значение слова «яблоко», ибо оно идеально. Более того, если правила соотношения звука и значения врождены, то откуда возникает у детей так называемый автономный язык. Далее, означает ли это, что врождены фонемы. У человека язык – не сигнал о неязыковом измерении. И Хомский это знает. Знакам языка не соответствуют какие-то неязыковые области. Если бы это соответствие было, то мы были бы птицами, защищающими свою территорию чередованием высоких и низких тонов. Человек использует язык не для информации. Он используется человеком для защиты уже сознания от других. Поэтому изначально язык существует для непонимания.

Хомскому нужно объяснить, почему звуков много, а фонем мало, а ведь, сколько фонем, столько изначальных слов языка, а это значит, что на звуковую материю были наложены некоторые смыслы, которые не были связаны со звуком. Эти смыслы могли иметь дозвуковую, аффективную природу и могли быть встроены в жестовую коммуникацию. Жесты – не знаки языка, жесты – это следы, которые на теле оставило уже сознание. Поэтому можно проделать редукцию предложения не к глубинной грамматике, ибо она оказывается такой же как и на поверхности, а освободить его от избыточных языковых признаков. Если слова состоят из морфем, то каждая морфема была когда-то словом. Я напомню о поэте Кондратьеве, который осуществил глубинную редукцию и освободил онегинскую строфу от избыточных языковых признаков, редуцируя ее к архаическим формам. Вот, что получилось:

«Не ующий, не яющий

Пускай слегка страдающий,

Пирующий, да ующий

Кукующе ликующий»

Язык двусмысленен, то есть язык – это всегда два языка. Например, один язык божественный, другой - земной, один - высокий, другой – низкий. Бог дал имена небу, земле, дню и ночи. Адам поименовал животных. И мне хотелось бы знать какой из двух языков Хомский хочет редуцировать к глубинной грамматике.

Один знак – это также всегда два знака, то есть знак развернут ни к тому, что вне знака, а к тому, что между знаками. Поэтому одно различие держит два знака. В языке существуют слова-дублеты, парные обозначения, как, например, глаза и очи.

Параллелизм предложений указывает на разные истоки происхождения языка. В мистериальном акте нуждались, видимо, в предложениях типа «дождит». В актах коммуникации употреблялись предложения типа «дождь идет», потому что в них что-то сообщается и поэтому требуется субъект-предикативная структура.

Глубинный смысл слова связан с функцией повеления, а не с функцией обозначения предметов. Звуковая субстанция, связанная с аффектом, императивна по своему существу. Язык входит в ритуал в звуковой форме, а не в форме жеста. Аффект дает звуковое начало ритму, его тоновым подъемам и спадам. Ритм интеллектуализирует аффект. Душа человека находит свое выражение в ритме, в мелодии, а не в жесте и знаке. Изначальная речь могла быть сведена к пространству одного звука.

Не мозг производит сознание и не нервная система, и не язык. Сознание не проблема психофизиологии и тем более лингвистики. Причина сознания – само сознание.

Сознание существует не для познания, а для стыда. Познавательные проблемы можно решить и без сознания в каком-нибудь электронном мозгу. В современном мире очень многое происходит без участия сознания. И не потому, что этому кто-то мешает, а потому, что оно не нужно. Оно не нужно для того, чтобы играть в бильярд, чтобы решать математические задачи, чтобы скриптор мог сочинять тексты. Все это языковые события, а не события сознания. Для того, чтобы появилось сознание, нужен как минимум абсурд в отношении к таким же, как ты. Сознание возникает для самоограничения аутистов, нарушителей запретов воображаемого.

Сознавать – значит воображать, то есть с самим собой начинать новый ряд явлений, в независимости от того имеет этот ряд отношение к реальности или не имеет. Сознание нужно для самообмана. Кто не обманывает себя, у того нет шансов быть причастным к сознанию. Только то, что может грезить само, по своему произволу имеет право на сознание. Сознание дает возможность видеть не то, что есть, а то, что человек воображает.

Все знают, что если пациенту прикладывать нагретую пластинку к телу и одновременно говорить ему о том, что это холодная пластинка, то реагировать его сосуды будут не на тепло, а на холод, на идеальное, а не материальное. Поэтому человек не реалист, а аутист.

Хомский Н. «Язык и мышление» М.1972

Хомский Н. Язык и мышление. М,1972.С.21

Там же

Superlinguist - это электронная научная библиотека, посвященная теоретическим и прикладным вопросам лингвистики, а также изучению различным языков.

Как устроен сайт

Сайт состоит из разделов, в каждой из которых включены еще подразделы.

Главная. В этом разделе представлена общая информация о сайте. Здесь также можно связаться с администрацией сайта через пункт «Контакты».

Книги. Это самый крупный раздел сайта. Здесь представлены книги (учебники, монографии, словари, энциклопедии, справочники) по различным лингвистическим направлениям и языкам, полный список которых представлен в разделе "Книги".

Для студента. В этом разделе находится множество полезных материалов для студентов: рефераты, курсовые, дипломные, конспекты лекций, ответы к экзаменам.

Наша библиотека рассчитана на любой круг читателей, имеющих дело с лингвистикой и языками, начиная от школьника, который только подступается к этой области и заканчивая ведущим ученым-лингвистом, работающим над своим очередным трудом.

Какова основная цель сайта

Основная цель проекта - это повышение научного и образовательного уровня лиц, интересующихся вопросам лингвистики и изучающих различные языки.

Какие ресурсы содержатся на сайте

На сайте выложены учебники, монографии, словари, справочники, энциклопедии, периодика авторефераты и диссертации по различным направлениям и языкам. Материалы представлены в форматах.doc (MS Word), .pdf (Acrobat Reader), .djvu (WinDjvu) и txt. Каждый файл помещен в архив (WinRAR).

(0 Голосов)

Хомский Н.

Язык и мышление

Специально для сайта www.superlinguist.com

Хомский Н. Язык и мышление . - М.: Изд-во Московского университета, 1972. - 126 c. - (Публикации ОСиПЛ. Серия монографий) Электронная книга . Психолингвистика. Нейролингвистика

Аннотация (описание)

В данной монографии Н.Хомского дается научно - теоретическая характеристика генеративной теории, или теории трансформационных порождающих грамматик, в целом и выясняется ее место как в истории языкознания, так и на нынешнем этапе развития науки о языке. Книга рассматривает указанные проблемы в широком научном плане и представляет поэтому интерес для лингвистов, психологов, этологов, а также других специалистов, интересующихся вопросами языка. Н.Хомский `Язык и проблемы знания`. Вниманию читателей предлагается работа, излагающая основы `теории принципов и параметров` и считающаяся в настоящее время устоявшимся вариантом теории, на который ориентируется большинство генеративистов. Это курс из пяти лекций,прочитанных Н.Хомским в 1987 году в Университете Манагуа.

Предисловие переводчика

В свое время на русский язык был переведен ряд трудов Н. Хомского, написанных им в 50-60 гг. XX в., в которых изложены основные положения трансформационной порождающей грамматики, в значительной степени определившей облик мирового языкознания второй половины XX в. В числе прочих была переведена книга «Язык и мышление» , содержание которой отчасти перекликается с содержанием «Картезианской лингвистики ». Однако этот труд остался непереведенным, хотя он занимает особое место в творчестве Хомского, ибо в нем подробнейшим образом рассматриваются лингвофилософские концепции прошлого, которые автор считает созвучными своей собственной общеязыковой теории. Философские и психологические предпосылки последней, пожалуй, наиболее последовательно изложены в расширенном издании книги «Язык и мышление» , в дополнительных главах, которые, к сожалению, остались непереведенными на русский язык. В них мы находим четкое объяснение причин обращения Хомского к рационалистическим построениям мыслителей XVII и XVIII вв., а также к концепциям романтиков первой трети XIX в.

Центральной проблемой лингвистической теории Хомский считает удивительный факт несоответствия между языковыми знаниями, имеющимися в уме рядового говорящего, и теми скудными данными, которые были в его распоряжении, когда он усваивал родной язык. Хомский неоднократно повторяет мысль о том, что ребенку приходится овладевать языком, опираясь на весьма немногочисленные и некачественные данные, а именно на речь окружающих его людей, которая характеризуется всевозможными оговорками, отклонениями, начатыми и незаконченными фразами. И тем не менее, воспринимая сплошные аномалии, ребенок в конце концов становится обладателем в высшей степени сложной и специфической грамматики языка, моделью которой является трансформационная порождающая грамматика (Хомский, правда, ничего не говорит о том, как ребенок, усвоив «правильную» грамматику, сам начинает, подобно взрослым, производить «неправильные » высказывания). Объяснение этому факту Хомский находит только одно: в голове ребенка имеется некий врожденный механизм, «внутренний схематизм», который и позволяет ему за разнородными речевыми данными разглядеть некую универсальную грамматику, способствующую усвоению родного, и не только родного языка [Там же, 158, 160, 174].

В теории универсальной грамматики должны быть сформулированы принципы организации языка, которые в рационалистической концепции считаются обусловленными универсальными свойствами разу ма [Там же, 107]. Хомский исходит из того, что мыслительные процессы одинаковы у всех «нормальных» людей (см. с. 185 наст, издания), а это означает, что на универсальную грамматику накладываются очень сильные ограничения, обусловленные конститутивными особенностями человеческого мышления как врожденной способности, поэтому варьирование языковых структур оказывается отнюдь не беспредельным. Таким образом, универсальная грамматика и «врожденные идеи», если воспользоваться традиционным философским термином, в концепции Хомского оказываются взаимосвязанными, и эта связь обусловлена зависимостью языковой деятельности от мыслительной, определяемой в свою очередь принципами нервной организации человека, сложившейся в ходе длительной эволюции [Хомский 1972 а, 56]. В рецензии на «Картезианскую лингвистику» X. Орслефа в принципе верно отмечается отсутствие обязательной связи между врожденными идеями и универсальной грамматикой; последняя может строиться и на отличной от картезианской философии основе, например, на основе философии Локка. Как бы то ни было, у Хомского по указанной причине одно оказалось тесно связанным с другим, однако следует отметить, что в его обзоре лингвофилософских концепций прошлых эпох эту связь нелегко проследить, поскольку прежде всего его интересовал иной аспект языковой деятельности, а именно ее «творческий аспект».

Теорию Хомского с традицией рационалистической лингвофилософии объединяет один очень существенный момент - это мысль о том, что первейшая функция языка заключается в выражении мысли, в то время как коммуникативная функция, функция донесения мысли до «другого», отнюдь не отрицаясь, остается в тени, считается чем-то второстепенным. Для грамматистов Пор-Рояля «говорить - значит выражать свои мысли знаками, которые люди изобрели для этой цели» [Арно, Лансло 1991, 19], и не более того. В «картезианской школе» если и учитывается коммуникативная функция языка, то она сводится к «передаче мыслей», а единственным назначением речи считается достижение понимания собеседником мыслей говорящего [Бозе 2001, 353, 354, 357]; поэтому основной задачей общей грамматики объявляется изучение способов точного выражения мыслей согласно универсальным законам логики [Бозе, Душе 2001, 242, 253]. Сходные воззрения можно обнаружить и у немецких романтиков, в частности у Гумбольдта, который полагал, что «надо абстрагироваться от того, что язык функционирует для обозначения предметов и как средство общения, и вместе с тем с большим вниманием отнестись к его тесной связи с внутренней духовной деятельностью и к факту взаимовлияния этих двух явлений»; все в языке «направлено на выполнение определенной цели, а именно на выражение мысли» [Гумбольдт 1984, 69, 72-73]. Также и Хомский считает центральным положением картезианской лингвистики идею о том, что функция языка не сводится к одной коммуникативной, ибо язык - это прежде всего основное орудие мышления и самовыражения (см. с. 66 наст, издания). С этим связана идея, которую можно рассматривать как центральную в лингвофилософской концепции Хомского, - идея о творческом характере языковой деятельности не только в сфере высокой поэзии, но и в области обыденного общения. Говорящий, используя конечные средства, способен порождать бесконечное количество новых высказываний, которые он ранее никогда не произносил и не воспринимал. Более того, говорящий способен мыслить и оформлять в языке свои мысли спонтанно, независимо от внешних и даже внутренних стимулов. По этому пункту Хомский постоянно полемизирует с воззрениями своих предшественниковбихевиористов и в свете этой полемики он прежде всего и рассматривает рационалистические концепции XVII - первой трети XIX вв. В то же время свободное мышление и свободная речь человека, не обремененного ограничениями конкретного процесса коммуникации (который в теории Хомского принципиально не рассматривается), взаимосвязаны с самостоятельностью человека в общественно-политическом плане, о чем свидетельствуют пространные выдержки из сочинений Руссо и Гумбольдта. Удивительным образом философия и лингвистическая теория Хомского гармонично сочетаются с его политическими убеждениями, подобно тому как в его личности оказались нераздельно слитыми ученый, философ и общественный деятель левых убеждений.

Язык — пространство для творчества, математически точная система, встроенная с рождения в наш мозг, или то и другое одновременно? Сегодня мы разбираемся, как Ноам Хомский повлиял на современное понимание языка, почему язык более сложен, чем об этом говорят разработчики искусственного интеллекта, и какие всё-таки есть недостатки у теории универсальной грамматики.

Справка. Ноам Хомский родился 7 декабря 1928 года в Филадельфии, штат Пенсильвания. Он известен как основоположник генеративного направления в лингвистике, философ, теоретик, политический активист. Студентом он изучал математику, лингвистику и философию. С 1962 года является профессором в Массачусетском технологическом институте и преподает там по сей день. Соотечественники называют Ноама Хомского «Американский Сократ».

Одной из первых, а также и широко известных работ Хомского является книга «Синтаксические структуры» (1957), в которой он изложил идею генеративной, или порождающей лингвистики.

«Конечным результатом этих исследований должна явиться теория лингвистической структуры, в которой описательные механизмы конкретных грамматик представлялись бы и изучались абстрактно, без обращения к конкретным языкам».

Особенность метода Хомского заключается в том, что он представил грамматику естественного языка в виде механизма, который способен породить бесконечное число грамматически правильных предложений при наличии изначально ограниченных языковых ресурсов. Однако его целью было не только выявить математически точную грамматическую систему, но также объяснить творческое использование языка людьми и механизмы усвоения языка детьми.

Идея универсальной грамматики возникла на базе целого комплекса исследований, посвященных теме связи языка и мышления, в частности на тексте Выготского («Мышление и речь», 1934), а также основана на взглядах Декарта относительно врожденного характера мышления.

Взгляды Ноама Хомского неоднократно претерпевали изменения, но его фундаментальная посылка оставалась неизменной – способность к языку является врожденной. Однако что именно является врожденным? Ученый считает, что универсальная грамматика как общий набор синтаксических правил встроена в мозг. Таким образом, логика, согласно которой мы выстраиваем предложения, оперируем языковыми конструкциями, продиктована самой природой, биологическими особенностями нашего мозга, и это является одним из условий, согласно которым существует универсальная грамматика.

«Исследование универсальной грамматики – это исследование природы человеческих интеллектуальных способностей. Оно пытается сформулировать необходимые и достаточные условия, которым должна удовлетворять некоторая система, чтобы считаться потенциальным человеческим языком, — условия, которые не просто случайно оказались применимыми к существующим человеческим языкам, а которые коренятся в человеческой «языковой способности» и образуют, таким образом, врожденную организацию, которая устанавливает, что считать языковым опытом и какое именно знание языка возникает на основе этого опыта».

Действительно ярким примером в пользу этой идеи служит наблюдение за тем, как дети научаются языку. Примерно в возрасте двух лет ребенок уже понимает речь, очевидно не имея никакой теоретической основы для этого понимания. Кроме того, любой человек с нормальным уровнем умственного развития способен использовать язык.

В то же время у многих взрослых людей возникают трудности при изучении механизмов работы биологических или физических законов, хотя эти системы устроены на порядок проще, чем лингвистическая, как утверждает ученый. Таким образом, Хомский уверен, что изучение структуры языка, а также его свободного употребления поможет понять устройство человеческого ума. Его теория была новым подходом в изучении проблемы отношений языка и мышления.

Наиболее оригинальным и действительно революционным аспектом теории языка Хомского стала его убежденность в том, что формирование языка происходит не от звуков к словам и, далее, к предложениям, а, наоборот, от абстрактных синтаксических структур к фонетике. Таким образом, генеративизм стал заниматься не изучением и описанием языка, но моделированием процесса формирования языка вообще, на самом абстрактном уровне, изолированном от привязки к какому бы то ни было конкретному языку.

Однако с точки зрения эпистемологии, теория универсальной грамматики приводит нас к признанию невозможности получения объективного знания индивидом, то есть к антиреализму. Врожденная способность к языку, если таковая и есть, обеспечивает, но и ограничивает наши познавательные возможности — в точности, как категории в теории Канта.

В связи с этим вспоминаются взгляды позднего Витгенштейна, который был убежден, что невозможно обнаружить никаких устойчивых образований в естественном языке. Его точка зрения исключает существование универсальной грамматики. Согласно позднему Витгенштейну, мы не способны на адекватное постижение реальности как таковой. Индивид обречен иметь дело с «эпистемологическим плюрализмом», суть которого раскрыта в терминах «языковые игры», «семейные сходства» и «формы жизни».

Читайте также

Как бы мы ни относились к практическому аспекту теории генеративной грамматики, нельзя отрицать, что ее цели актуальны, а методы решения проблем оригинальны. Теория Хомского наряду с сильными имеет и слабые стороны, но тем не менее она произвела революцию в лингвистике: произошло смещение со структуралистской парадигмы на генеративную. Генеративная лингвистика, основанная на принципе рационализма и конструктивизма, выступила с активной критикой бихевиоризма.

В свою очередь интересно проследить за аргументацией Хомского, подвергшего критике теорию языка У. Куайна, который выстраивает свою теорию, опираясь на принципы холизмаⓘ Холизм — позиция в философии и науке по проблеме соотношения части и целого, исходящая из качественного своеобразия и приоритета целого по отношению к его частям. , эмпиризма и бихевиоризма. Куайн трактует эмпиризм как единственно возможную связь человека с внешним миром – предметы воздействуют на наши органы чувств, которые затем оформляют полученную информацию и посылают сигналы в мозг. Данной точке зрения соответствует бихевиористский принцип познания окружающей действительности, который можно выразить в формуле «стимул – реакция – подкрепление». По мнению Куайна, научение языку происходит согласно этой схеме. Таким образом, каждое используемое нами слово — это результат целенаправленного воздействия социального мира на индивида. Принцип холизма дополняет теорию языка Куайна и утверждает, что человек запоминает не просто отдельные слова, но целые комплексы, контексты, в которых слова могут употребляться.

Хомский критикует принцип бихевиоризма и показывает его несостоятельность, указывая на творческие основы языка. Слово, употребленное в нетривиальном контексте, не вводит нас в ступор, мы по-прежнему понимаем, какой объект имеется в виду, несмотря на слово, употребленное для нас необычным образом. Язык нами используется в соответствии с заданной ситуацией. Индивид способен понимать — точно так же, как и создавать — предложения, которые ранее не слышал.

В то время как, согласно бихевиоризму, индивид усвоит лишь те слова, которые были подкреплены достаточным образом, но это исключает возможность нетривиального использования языковых конструкций. Допущение, что способность к созданию и использованию языка заложена в нас биологически, не вступает в конфликт с фактом его творческого использования, так как она не ограничена факторами извне, как, например, при бихевиоризме.

Кроме того, бихевиоризм не объясняет природу синонимии. В рамках этой концепции невозможно объяснить процесс понимания индивидом различных слов со схожим значением. Таким образом, неясно, как ограниченный набор стимулов породит неограниченное количество вариаций использования слов.

Становление генеративной лингвистики стало возможным благодаря таким предшествующим традициям изучения языка, как философская грамматика, зародившаяся в семнадцатом веке, а так же структурализм, основоположником которого считается Фердинанд де Соссюр.

По мнению Хомского,

структурализм – это плодотворная область исследования, он «показал, что в языке существуют структурные отношения, которые могут изучаться абстрактно».

Многие идеи, которые нашли свое воплощение в генеративной грамматике, были взяты из структуралистской традиции. Например, методы сегментации и классификации, которыми занимался Соссюр, немного претерпев изменения, нашли свое применение у Хомского в поверхностной структуре языка. Однако генеративная грамматика охватывает больше областей исследования, она тесно переплетена с нейрофизиологией и психологией познания.

Фундаментальная работа Хомского «Язык и мышление» (1972) состоит из трех глав, которые в свою очередь написаны по материалам лекций, прочитанных им в 1967 году в Калифорнийском университете в Беркли. В первой главе автор описывает достижения ученых прошлого относительно изучения мышления через призму природных особенностей языка. Во второй главе Хомский описывает современные достижения лингвистов относительно данной проблемы. И в третьей главе он описывает свои умозрительные прогнозы о будущих достижениях лингвистики в изучении языка и мышления.

Теория, связывающая язык, мышление и сознание (психическая триада), возникает в противовес идее создания формализованного языка, машин с искусственным интеллектом. Хомский настаивает на том, что человеческий язык и мышление устроены более сложно, чем это разработчики искусственного интеллекта. Математическая теория и социально-поведенческие науки значительно упрощают процесс усвоения языка и формирование мышления, сводя все исключительно к системе алгоритмов.

«Соответственно, нет оснований ожидать, что имеющаяся техника может обеспечить нужную глубину проникновения и понимания и дать полезные результаты; она явно не смогла этого сделать и, фактически, ощутимые затраты времени, энергии и денег на применение вычислительных машин в лингвистическом исследовании не обеспечили сколько-нибудь значительного прогресса в нашем понимании использования языка и его природы».

Хомский является сторонником психологизма, он акцентирует внимание на том, что необходимо изучать психику и сознание человека. В противном случае, «это подобно тому, как если бы естественные науки должны были именоваться «науками о снятии показаний с измерительных приборов».

Углубляемся

В то же время Хомский критикует подход, при котором способность к языку рассматривается как эволюционирующая. Говорить о том, что способность к речи развивалась в зависимости от целей индивида, неверно, считает ученый, т.к. язык имеет слишком много функций и разнообразные формы его использования.

«Допускать эволюционное развитие «высших» стадий из «низших» имеется не больше оснований, чем допускать эволюционное развитие от дыхания к ходьбе».

Например, животные, обладающие ограниченным набором знакового языка, используют коммуникацию со строго определенными целями. Шимпанзе всегда будет показывать один и тот же знак или издавать один и тот же звук при желании сообщить зафиксированную за этим действием информацию. Использование языка человеком основано на других принципах. Человеческий индивид способен сообщить один и тот же факт множеством различных способов. Кроме того, человек может говорить, просто потому что хочет общаться, он может обманывать, шутить, использовать метафоры и прочее. В связи с этим возникает необходимость ввести термин «языковая компетенция».

«Языковая компетенция – знание языка, имеющееся у каждого нормального носителя языка», а также знание некоторых способов использования языка в процессе его употребления говорящим или слушающим .

Иначе говоря, область применения языка настолько сложна, что не возникает сомнений в уникальности устройства человеческого интеллекта.

Читайте по теме

Хомский признает, что он не дает неопровержимых доказательств в пользу того, что универсальная семантика имеет биологическое происхождение. Кроме того, его теория не охватывает всей совокупности фактов относительно языка и мышления. Однако он настолько уверен в верности выбранного направления для развития лингвистики, что призывает ученых к активной разработке своих идей в будущем.

В заключении к труду «Язык и мышление» Хомский пишет:

«Я старался обосновать мысль о том, что исследование языка вполне может, как и предполагалось традицией, предложить весьма благоприятную перспективу для изучения умственных процессов человека. Творческий аспект использования языка, будучи исследован с должной тщательностью и вниманием к фактам, показывает, что распространённые сейчас понятия привычки и обобщения как факторов, определяющих поведение или знание, являются совершенно неадекватными. Абстрактность языковой структуры подтверждает это заключение, и она, далее, наводит на мысль, что как в восприятии, так и в овладении знанием мышление играет активную роль в определении характера усваиваемого знания. Эмпирическое исследование языковых универсалий привело к формулированию весьма ограничивающих и, я думаю, довольно правдоподобных гипотез, касающихся возможного разнообразия человеческих языков, гипотез, которые являются вкладом в попытку разработать такую теорию усвоения знания, которая отводит должное место внутренней умственной деятельности. Мне кажется, что, следовательно, изучение языка должно занять центральное место в общей психологии».

Ссылки на источники

Хомский Н. Синтаксические структуры = SyntacticStructures // Новое в лингвистике. - М., 1962. - Вып. II. С. 415

Хомский Н. Язык и мышление // М.: Изд. Московский университет, 1972. С. 16 — 38

Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы. М.: Гнозис, 1994. Ч. I. С. 75–319.

Выготский Лев Семенович. Мышление и речь. Изд. 5, испр. — Издательство ‘Лабиринт’, М., 1999. — 352 с.

Кубрякова Е.С. Эволюция лингвистических идей во второй половине ХХ века // Язык и наука в конце ХХ века. М., 1995. С. 144-238.

Хомский, Н. Аспекты теории синтаксиса / Хомский Н. – М.: Изд. Московского университета, 1972. С. – 278

Хомский Н. Картезианская лингвистика. Глава из истории рационалистической мысли: Пер. с англ. / Предисл. Б. П. Нарумова. - М.: КомКнига, 2005. - 232 с.

Quine W.V.O. Word and object. - Harvard university & the Massachusetts Institute of Technology, 1960. P. — 277

Настроение сейчас - Задумчивое

В 1866 году Парижское лингвистическое общество включило в свой устав пункт, запрещающий его членам рассматривать теории о происхождении языка. К этому времени образовалась масса теорий, ни одну из которых нельзя было подтвердить или опровергнуть конкретными данными. Может быть, язык появился из примитивных выкриков, а может быть — из звукоподражания. Может быть, он возник для координации действий по время охоты, а может быть — для эффективного изготовления орудий.

Запрет французских лингвистов был жестом благоразумия. Если данных недостаточно, можно поверить в любую теорию. Зачем тогда тратить время? Такое положение дел по-настоящему изменилось только к концу XX века.

«За последние 25 лет о языках стало известно больше, чем за предшествующие тысячелетия» — утверждают Ноам Хомский и Роберт Бервик в новой книге «Человек говорящий».

Для лингвистов Ноам Хомский — всё равно что Пол Маккартни и Джон Леннон для любителей рок-музыки. Последняя его книга, написанная в соавторстве со специалистом по искусственному интеллекту, обобщает результаты недавних исследований языка в эволюционной биологии, палеогенетике, когнитивной психологии и антропологии. Свою первую знаковую работу, которая называлась «Синтаксические структуры», Хомский опубликовал ещё в 1957 году. В ней была впервые сформулирована теория универсальной грамматики — теория, которая вот уже около 60 лет не даёт покоя представителям самых разных научных дисциплин. Что же революционного сделал Хомский и почему об этом всё ещё важно знать сегодня?

Ноам Хомский объясняет фотографу теорию генеративной грамматики
Проблема Платона и парадокс шифровальщика
До появления Хомского в науках о человеке господствовал бихевиоризм. Для бихевиориста владение языком — это результат научения. Человек, согласно этой теории, производит языковые высказывания примерно также, как собаки Павлова выделяют желудочный сок.

Но человек, заметил Хомский, уже в самом раннем детстве способен порождать высказывания, которых никогда не слышал. Допустим, ребёнку говорят: «мама мыла раму». Поразмыслив, ребёнок может ответить: «рама мыла маму» или «мама мыла маму» и так далее. То, что мы знаем и умеем, почти с самого начала не соответствует нашему опыту и во много раз его превосходит. Набор высказываний, которые можно породить на естественном языке, потенциально бесконечен. Это безграничное поле возможностей просто не может быть результатом научения.

Сходный путь размышления когда-то привёл Платона к мысли о существовании врождённых идей. Хомский переносит проблему в область лингвистики и заключает: человеческая языковая способность укоренена в биологии.

Язык — это орган человеческого тела, суперкомпьютер, который вшит в нашу черепную коробку.

Аналогия с компьютером появилась тут неслучайно: именно Хомский впервые охарактеризовал язык как вычислительную систему. В 1950-е уже были сформулированы основы теории информации Тьюринга и Шеннона. Если раньше лингвисты смотрели на человеческие языки и видели бесконечное и хаотическое разнообразие, то благодаря Хомскому за разнообразием стала угадываться общая схема. Эту схему Хомский и назвал универсальной грамматикой. Это то, что объёдиняет все существующие языки — набор правил и структурных блоков, благодаря которым возможен перевод с одного языка на другой и быстрое усвоение любого языка в детском возрасте. Язык — это не слова, а структурная иерархия. Основа языка — совокупность синтаксических правил, по которым строится любое высказывание.

На первый взгляд даже близкородственные языки сильно отличаются друг от друга. На русском и английском мы говорим «красная роза» и «red rose», а на французском — «rose rouge»: отличаются не только слова, но и порядок слов в предложении. Мы привыкли, что в языке есть деление между субъектом и объектом действия. Но в языке американских индейцев навахо объект присутствует в обозначении самого действия. Например, глагол selaв дословном переводе с языка навахо означает: «я, длинный и тонкий, лежу на земле, растянувшись как веревка».

Портрет индейца навахо (1902 г.)
Что делает возможным перевод с одного языка на другой, несмотря на все различия между ними? Последователь Хомского Майкл Бейкер называет эту проблему «парадоксом шифровальщика».

Во время Второй мировой войны американцы смогли расшифровать военно-морской шифр японцев, что отчасти и обеспечило им победу. Японцы американский код расшифровать не смогли. Дело в том, что вместо кода американцы использовали тот самый язык навахо: индейцы, призванные на военную службу, переводили сообщения с английского на навахо при отправке, и с навахо на английский — при получении. Несмотря на первоначальные опасения, расшифровка происходила точно и быстро: ни одной серьёзной ошибки перевода индейцы не допустили. С одной стороны, навахо и английский сильно отличаются друг от друга — если бы не отличались, японцы быстро разгадали бы загадку. С другой стороны, они достаточно похожи — иначе точный перевод с одного языка на другой был бы невозможен. Этот парадокс как раз и решает теория Хомского.

Хомский предположил, что у всех людей есть врождённая языковая способность — примерно такая же, как способность ходить на двух ногах, но ещё более уникальная.

Именно эта способность делает людей такими своеобразными существами. Системы коммуникации животных существуют уже около миллиарда лет, но ничего похожего на язык мы у них не найдём. Именно из-за утверждений об уникальности человеческого языка теория Хомского десятилетиями была удобной мишенью для этологов и когнитивистов. Чем больше становилось известно о коммуникации у животных, тем менее уникальным выглядел язык человека. Оказалось, что животным известно, что такое символизация и «произвольность знака»: одно и то же движение в пчелином танце в зависимости от контекста может означать разное расстояние до объекта поисков. Считалось, что только человек может производить концептуальные структуры (к примеру, «деятель — действие — цель»). Потом оказалось, что всё это есть уже у приматов.

Что тогда отличает человеческий язык от других систем коммуникации? Согласно поздней версии теории Хомского, человеческий язык стал тем, чем он стал, благодаря рекурсии и логической операции соединения.

All we need is Merge
В 2002 году в журнале Science вышла знаковая статья Хомского, написанная в соавторстве с этологами Марком Хаузером и Текумзе Фитчем. Хомский предположил, что в основе универсальной грамматики — а значит и языка как такового — лежит рекурсия. Рекурсия — это простейшая логическая операция, при которой одна единица высказывания вкладывается в другую. Предложение «вот кот, который пу-гает и ловит синицу, которая часто ворует пшеницу, которая в темном чулане хранится в доме, который построил Джек» — пример этого языкового свойства. Именно рекурсия, по мнению Хомского, делает возможным бесконечное разнообразие человеческих языков и предложений внутри каждого из них. В основе всех языковых высказываний — и детского стишка, и «Поминок по Финнегану» — лежит простейшая операция соединения.

Девушка из индейского племени яномамо
Соединение (Merge) — это операция, которая превращает отдельные синтаксические единицы в новую синтаксическую единицу. Например, выражение «сын брата учителя» — результат соединения выражений «сын» и «брат учителя». К любой такой единице можно прибавлять новые выражения до бесконечности. По мнению Хомского, рекурсия — единственная неизменная основа языковой способности, и возникнуть она могла только одномоментно. Не было никаких постепенных шагов, к которым привыкли сторонники эволюционного подхода.

Постепенно менялись внешние системы выражения и понимания — например, голосовые связки и слуховой аппарат, который у человека почти не отличается от слухового аппарата высших приматов. Постепенно менялись ментальные способности человека и структура его мозга. Но язык как таковой возник в результате резкого эволюционного скачка. В новой книге «Человек говорящий» Хомский резюмирует: где-то 80 000 лет назад произошло что-то невиданно странное. Человек научился думать, как мы, и говорить, как мы. С тех пор в наших языковых и когнитивных способностях принципиально ничего не изменилось.

Как утверждает Хомский, языковая способность могла возникнуть в результате небольшого изменения нейронных сетей мозга. Произошла всего лишь незначительная перемаршрутизация, небольшая поправка в рамках общего структурного плана — но её последствия оказались колоссальными. Для того, чтобы это изменение закрепилось отбором, нужно было всего лишь несколько тысяч поколений — какое-то мгновение по меркам эволюционистов. За это время языковая способность распространилась по всей популяции и стала важнейшим отличием человека от всех других видов. Возможно, язык существовал и у неандертальцев. Но они оставили слишком мало свидетельств символического поведения, и Хомский эту вероятность отвергает.

Согласно новой версии теории Хомского, язык появился как инструмент мышления, а коммуникативные задачи стал выполнять потом.

Для коммуникации, кажется, достаточно было бы того репертуара сигналов и символов, который есть у приматов. Настоящее значение языка, утверждает Хомский, заключается в том, что он делает возможным абстрактное и творческое мышление. Язык сначала позволяет создавать «возможные миры» в нашей голове, а уже потом — делиться своими мыслями с окружающими. Коммуникация, пишет Хомский, «это своего рода интрига, в ходе которой говорящий производит какие-то внешние события, а слушающий пытается как можно более удачно соотнести их со своими собственными внутренними ресурсами».

У этой мысли Хомского есть много противников. Если он прав, то почему дети, выросшие вне общества, так и не осваивают язык? Никто ведь не мешает им мыслить и строить «возможные миры» у себя в голове. Вероятно, язык всё-таки нельзя отделять от того, как и зачем мы его используем. Это слабая сторона теории универсальной грамматики, на которую сегодняобращают вниманиеочень часто.

Дети из народа пираха в Амазонии. В их языке, как утверждает Дэниел Эверетт, отсутствует рекурсия, что полностью опровергает построения Хомского
Хомский смотрит на язык взглядом натуралиста. Для него это система, которая подчиняется природным законам — так же, как им подчиняется форма снежинки или устройство человеческого глаза. Не существует огромного количества типов глаз. У всех животных глаза примерно одинаковы — отчасти из-за ограничений, заданных физикой света, а отчасти потому, что лишь одна категория белков (опсины) может выполнять необходимые для зрения функции. То же и с языком. Есть общий языковой механизм — и множество вариаций, которые строятся на его основе.

Как говорил французский биохимик и микробиолог Жак Моно, «что верно для кишечной палочки, то верно и для слона». Несмотря на все недостатки теории Хомского и обоснованную критику в её адрес, она несомненно обладает одним качеством — красотой. Возможно, именно поэтому она вот уже около 60 лет находится в авангарде научного знания — видоизменяясь, как язык, но сохраняя неизменными свои наиболее глубокие свойства.